Эффект наблюдателя. 3 ноября

Вечером вся деревня собралась в доме старосты. В центре комнаты, на низкой скамье, сидел сам Чжасчи-тобгял.

Он не был похож на больного или сумасшедшего. Он был похож на предмет. Статуя из серой пыли, чьи глаза смотрели сквозь стены, сквозь горы, сквозь саму реальность.

Для туристов это было чистое, незамутненное этнографическое зрелище. Сергей достал телефон, в расчете снять хорошее виде для ютуба. Дмитрий Станиславович и Наталья Сергеевна сели в углу, приняв позы уважительных наблюдателей на научном симпозиуме. Полина, как социолог, чувствовала почти профессиональный восторг. Классический ритуал изгнания, апотропеическая магия, попытка сообщества восстановить нарушенный порядок через символическое действо. Она мысленно делала пометки.

Появился шаман. Не величественный старец из фильмов, а маленький, сухой, похожий на корень имбиря человек с беспокойными глазами. Он двигался без суеты, раскладывая свои атрибуты: бронзовую чашу с мутной водой, связки сушеных трав, маленький барабан из туго натянутой кожи.

И ритуал начался.

Сначала это было похоже на театр. Шаман ходил кругами, бормоча что-то гортанное и ритмичное. Он окуривал старосту дымом, который пах горько и сладко одновременно. Затем он взял барабан.

Первые удары были редкими, глухими. Как медленное сердцебиение. Тум… тум… тум… И с каждым новым ударом казалось, что воздух становится плотнее, а пространство — теснее. Жители деревни, сидевшие вдоль стен, подхватили этот ритм, начали раскачиваться, издавая низкий, гудящий звук в унисон — сначала тихо, потом всё громче, пока этот гул не стал похож на гудение улья. Полина продолжала анализировать. Создание единого звукового поля, введение участников в состояние легкого транса…

Но ритм ускорялся. Тум-тум. Тум-тум-тум. Голоса стали громче, настойчивее. Шаман начал двигаться быстрее, его движения стали резкими, рваными. Он уже не ходил, он танцевал — дикий, ломаный танец, танец борьбы. Он брызгал на старосту водой, бросал в него травы, выкрикивал слова, которые больше не были похожи на молитву, а на приказы, на брань, от которых у Полины по спине пробежал холодок.

Аналитический барьер Полины начал трещать. Звук был повсюду. Он проникал под кожу, вибрировал в костях, заставлял зубы ныть. Это был уже не ритуал. Это была атака. Атака звуком, запахом, движением на ту серую тишину, что поселилась в старосте. Сергей опустил телефон. Наталья Сергеевна вцепилась в руку мужа. Интеллектуальное любопытство сменилось первобытным, иррациональным вовлечением. Они больше не были зрителями. Они были внутри.

Шаман достиг пика. Он застыл перед старостой, подняв обе руки, и издал один, последний, пронзительный крик — крик, который, казалось, должен был расколоть саму ткань бытия.

И в этот момент все сломалось.

Это не было похоже на выключение света. Это было похоже на то, как из мира выкачали душу. Красные угли в очаге не погасли — они стали пепельно-серыми, сохранив форму, но утратив огонь. Яркие узоры на одеялах на стенах превратились в оттенки грязи. Золотые нити на одежде шамана стали похожи на тусклую солому. И звук. Звук не исчез, он истончился. Удары барабана, которые только что сотрясали грудную клетку, теперь звучали как стук сухого сучка по картонной коробке. Гудящий хор жителей деревни превратился в безэмоциональный, плоский гул, как от неисправного трансформатора.

Шаман опустил руки. Его танец прервался. Он смотрел на старосту, и в его глазах больше не было силы. Был только ужас. Он пытался изгнать серость, а вместо этого лишь доказал, что она сильнее.

В наступившей мертвой тишине староста сидел так же неподвижно, как и раньше. Ничего не изменилось.

Жители деревни медленно, как во сне, начали расходиться. Никто не смотрел друг на друга. Они молча вставали и выходили в серую ночь.

Полина сидела, не в силах пошевелиться. Ее социологические теории рассыпались в прах.

Это был не ритуал изгнания. Это был акт диагностики.

4 ноября