Код(а). Часть третья. Глава вторая

Частный самолет, который прислали русские, был серебряным призраком, скальпелем, разрезающим больное, выцветшее небо.

Внутри царила стерильная тишина, нарушаемая лишь ровным гулом двигателей — последней колыбельной песней умирающей технологии. Аюми смотрела в иллюминатор на Стамбул, который они оставляли внизу.

Город тонул в сумерках. Но это были не обычные сумерки. Огни, которые должны были рассыпаться по холмам, как драгоценные камни, не зажигались. Они… выгорали один за другим, как если бы кто-то выключал их вручную, устав от бесконечной суеты. Как угольки в остывающем костре. Иногда они вспыхивали на мгновение неестественно-ярким, лихорадочным светом, а затем гасли, оставляя после себя черные, мертвые провалы на теле города. Она наблюдала за агонией мегаполиса, как врач смотрит на энцефалограмму умирающего мозга, где вспышки активности становятся все реже, пока не сменяются ровной линией.

Чудом распадающегося мира было то, что первыми умирали его системы. В аэропорту никто не задавал вопросов. Пограничник посмотрел на её паспорт, но не в него. Его глаза были пусты. Он поставил штамп механическим, заученным движением, как автомат, все еще выполняющий свою программу, не зная, что фабрика давно закрыта. Бюрократия, этот великий ритуал порядка, превратилась в бессмысленный танец теней.

Аэропорт Жуковский встретил ее тишиной, как гулкий бетонный мавзолей, где не было ни объявлений, ни суеты, ни людей. Только она и одна-единственная фигура, стоявшая у выхода. Лёша.

Он выглядел старше. Не на дни, а на столетия. На его лице застыла та же серая усталость, что и на лице всего мира.

— Ты прилетела, — сказал он, и это была не констатация факта, а скорее удивление тому, что перемещение в пространстве все еще возможно.

Они пошли к машине молча. Тишина между ними была плотной, как тот ирландский туман. Уже в салоне Аюми нарушила её. Она должна была сказать это. Не для того, чтобы оправдаться, а чтобы установить исходные данные.

— Вам нужен был простой код, — произнесла она, глядя прямо перед собой. Её голос был ровным, как отчет о системной ошибке. — Я его оптимизировала. Удалила громоздкий, избыточный модуль, который посчитала мусором. Похоже, это была ошибка в расчетах.

Лёша медленно повернул к ней голову. В его глазах не было ни злости, ни упрека. Только бездонная пустота.

— Забудь, — сказал он. — Вина — это валюта, которая потеряла всякую ценность. Сейчас это уже не важно. В последние три дня ты — единственный человек за пределами этого города, с которым мне удалось связаться.
— А Вася?
— Он уехал на север. К родителям, в Архангельск. Сказал, если миру конец, он хочет увидеть белый снег. Настоящий. Связь с ним пропала два дня назад.

Он смотрел в окно, на серый, безликий пейзаж Подмосковья, похожий на старую декорацию, которую забыли разобрать после спектакля.

— В Москве введено военное положение. Бесполезно. Солдаты исчезают прямо с блокпостов, оставляя после себя только автоматы, прислоненные к ограждениям. Люди выходят из дома за хлебом и не возвращаются. Это даже не хаос. Хаос — это когда что-то происходит. А здесь… здесь все просто перестает быть.

Он полез во внутренний карман и достал сложенный вчетверо лист бумаги.

— Я нашел его. Бывшего мужа Полины Антиповой, внучки твоего автора. Вот адрес. Мой водитель тебя отвезёт.

Аюми взяла бумагу. Она была настоящей. Шершавой. Материальной. Последний артефакт из мира, который еще можно было потрогать.

— А ты? — спросила она.

Леша криво усмехнулся. Улыбка не коснулась его глаз.

— Обо мне не волнуйся. Я просто… закрываю счета.

Он вышел из машины, не прощаясь, и его фигура растворилась в сером утреннем мареве, как будто его никогда и не было. Аюми осталась одна в тишине роскошного автомобиля, который вез её в сердце лабиринта, в Балашиху, навстречу последнему призраку ушедшей эпохи.

Часть третья. Глава третья