Код(а). Часть третья. Глава четвертая

Лёшин самолет ждал в Жуковском, как серебряный гроб, обещающий полёт в никуда.

Пилот, лишь кивнул. «Он звонил. Сказал, отвезти, куда скажете». Это были последние слова, которые Аюми услышала от представителя старого мира.

Полёт был путешествием сквозь пустоту. Внизу, под крыльями, земля уже не была картой городов и полей. Это была серая, размытая акварель, с которой смыли все детали. Небо за иллюминатором было не синим, не серым — оно было бесцветным, как вода, в которой слишком долго мыли кисти.

Они приземлились в Лхасе. Вернее, в месте, которое когда-то было Лхасой. Аюми вспомнила фотографии: яркий, кричащий красками город, дворец Потала, золотом горящий на солнце. То, что она увидела, было выцветшей фотографией самого себя. Дворец был лишь серым силуэтом на фоне серого неба. Улицы были безмолвны. Редкие люди, двигавшиеся по ним, были не людьми, а смазанными силуэтами, тенями, оставшимися на сетчатке мира.

Ей удалось найти старый, ржавый пикап с почти полным баком. Ключи были в замке зажигания. Видимо, понятие «угон» исчезло вместе с понятием «собственность».

Дорога в горы была долгой медитацией на тему конца. Машина дребезжала, и этот монотонный звук был единственным доказательством того, что движение еще возможно. Аюми вела, и мысли в её голове, холодные и ясные, как лед, складывались в окончательный приговор.

Блокчейны оказались лишь поздней, неуклюжей имитацией того, как когда-то записывали мир на бумаге. Мы создали реестры, лишенные смысла, пустили в них пустые цифры, пустые транзакции. И мир ответил пустотой. А я… я удалила модуль, решив, что это мусор. Оказалось — это был корешок, за который держался мир.

Деревня была мертва. Не покинута. Именно мертва. Дома стояли, как пустые глазницы. Ветер не шевелил выцветшие молитвенные флажки. Тишина была здесь не отсутствием звука, а его аннигиляцией.

И посреди этой абсолютной пустоты сидела она. Падма. Она была единственным, что ещё имело цвет. Её одежда, хоть и приглушенная, все еще помнила, что когда-то была красной и синей. Она сидела на земле и чертила пальцем на пыли какие-то сложные, симметричные узоры.

Рядом с ней, на большом плоском камне, лежала Книга. Открытая.

Падма подняла на нее глаза. Это были не глаза ребенка. Это были глаза галактики, наблюдающей за смертью последней звезды.

— Читать — значит удерживать, — сказала она, и ее голос был единственным звуком в этом мире. — Закрывать — значит отпускать. Писать — значит разделить ответственность за существование.

Аюми подошла ближе. Она посмотрела на открытые страницы. Символы на них не были напечатаны. Они жили. Они мерцали, как далекие созвездия, они медленно плыли, меняя форму. И она поняла.

Мир существует, только пока эта книга открыта. Пока есть Наблюдатель — Падма. Закрыть её — и последняя нить, удерживающая реальность, оборвется. Вселенная схлопнется в точку небытия. Продолжать читать, погрузиться в этот текст — значит самой стать его частью. Раствориться в угасающем мире. Превратиться в еще один мерцающий символ, в еще одну строчку в чужой истории.

Её разум, привыкший к бинарной логике, к if и else, столкнулся с неразрешимым парадоксом. Оба варианта вели к концу.

И тогда, в этой оглушающей тишине на крыше мира, родилось третье решение. Нелогичное. Невозможное. Единственно верное.

Не читать. И не закрывать. Продолжить писать. Перестать быть наблюдателем или персонажем. Стать Творцом. Не исправить свой старый, сломанный код. А вписать себя, как новый код, в новую главу. Создать квайн — самовоспроизводящуюся программу, которая, может быть, перезапустит мир. Или, может быть, остановит его распад. Или, может быть, просто сотрет всё окончательно. Но уже по её правилам. По правилам искусства, а не ошибки.

Она посмотрела на Падму, на эту древнюю душу в теле ребёнка.

Что будет с ними? Станут ли они новыми богами этого мира? Или просто растворятся в акте творения, как капля краски в воде? Исчезнет ли этот серый, умирающий мир, или наполнится новым, еще невиданным цветом?

Она не знала…

Но она знала, как должна поступить.

Эпилог