такое кино
Шираз. Глава 8
Архитектура невидимого
15-16 Шахривара 1376 г. (6-7 сентября 1997 г.)
В тот вечер дом был наполнен тишиной, но это была не тишина покоя, а тишина напряженной работы мысли. Захра, прежде чем пойти спать, заглянула в гостиную пожелать отцу спокойной ночи. И замерла на пороге.
Её отец, Али, сидел на ковре, и перед ним был разложен пасьянс. Но это был не пасьянс из игральных карт. Это был пасьянс из идей. Газетные вырезки, страницы из философских трактатов, ксерокопии каких-то старых журналов. И в центре — фотографии и бумаги, которые оставил дядя Джавад. Захра увидела, как отец проводит пальцем по схеме, соединяющей имя Гегеля с масонским символом, и на его лице было то же сосредоточенное выражение, с каким он читал священные тексты. Он не высмеивал. Он анализировал. Он искал логику в безумии.
— Папа? — тихо позвала она.
Али поднял голову. В его глазах было выражение человека, пытающегося решить уравнение со слишком многими неизвестными.
— Я пытаюсь понять, Захра-джан. Понять, где кончается прозрение твоего дяди и начинается… — он не договорил. — Смотри, вот здесь он пишет о связи между суфийскими орденами XII века и тамплиерами. А здесь — о том, что узоры на исфаханских мечетях повторяют каббалистическое древо жизни. Совпадение? Или он видит то, чего нет?
— Или то, что есть, но мы не хотим видеть, — ответила Захра.
Отец посмотрел на неё с удивлением.
— Иди спать, философ. Завтра после утренней молитвы мы пойдём гулять. Мама велела нам проветриться, а не сидеть дома и строить теории заговоров.
У мечети Насир оль-Мольк, чьи витражи заливали интерьер калейдоскопом цветного света, они увидели группу туристов. Европейцы. Они с восторгом фотографировали узоры на стенах, не понимая их смысла.
— Смотри, — прошептал дядя Джавад, кивая на туристов. — Они видят только красоту. Они не видят код. Каждый этот узор, каждая гириха — это не просто орнамент. Это математика. Это теология. Это зашифрованное послание о единстве и бесконечности Аллаха. Наши предки говорили языком символов. А наши враги научились его читать. И использовать против нас.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Али.
— Я тут кое-что нарыл, — дядя понизил голос. — Советники Хатами недавно проводили закрытую встречу с лидерами зороастрийской общины. Зачем? Официально — для диалога религий. Но зороастризм — это не просто религия. Это матрица, первоисточник. Свет и тьма, Ахура Мазда и Ангра-Майнью. Дуализм, который потом перешёл в манихейство, в гностицизм, в катаризм. Все европейские ереси имеют зороастрийские корни.
— И что с того? — спросил Али. — Зороастрийцы — часть нашей истории. Они были здесь до ислама.
— Именно! До ислама. И некоторые хотят, чтобы они были после ислама. Понимаешь? Вернуться к «истокам». К «чистой» персидской традиции без арабского влияния. Это их план — разделить нас изнутри, противопоставить персидское исламскому… Или они ищут основу для новой, синкретической религии. Хотят взять нашу древнюю, доисламскую мудрость, смешать её с западной философией и создать «Ислам-лайт». Религию без шариата, где зороастризм станет фундаментом, а Ислам — лишь фасадом.
Один из европейцев, заметив их внимание, кивнул и улыбнулся. Джавад отвернулся.
Они сели в чайхане неподалёку. Джавад заказал себе чай без сахара.
— А французы, — продолжил Джавад. — Те самые французские интеллектуалы, которые приветствовали победу Хатами. Андре Глюксманн, Бернар-Анри Леви. Знаешь, что их объединяет? Все связаны с ложей «Великий Восток Франции». Самой влиятельной масонской организацией Европы. Они не помогают Хатами. Они его ведут.
— И ведут его в цифровой халифат, — подхватил отец, и Захра не могла понять, шутит он или уже нет. — Я читал об этом. Компьютерные технологии, которые продвигает Хатами, интернет для всех — это же идеальный инструмент контроля. Не наш, государственный, а их, глобальный. Новое «Мировое правительство» будет знать о каждом нашем шаге, о каждой мысли.
Захра слушала, пытаясь уловить логику в этом потоке связей.
— Да! — оживился Джавад. — Представь себе игру, в которую будут играть миллионы наших детей. Игра, где они будут строить империи, сражаться, принимать решения. Но правила игры напишем не мы. Они будут написаны в Калифорнии. И эти правила незаметно сформируют их сознание, их ценности. Это будет идеальная система программирования. А президент говорит: интернет в каждую школу! А знаете, что такое интернет? Это паутина. World Wide Web. Всемирная паутина. И кто паук? Кто сидит в центре и чувствует каждую вибрацию нитей?.. Или кто сядет в этот центр?
— Тим Бернерс-Ли? — с иронией предположил Али. — Изобретатель веба?
— Не человек. Система. Искусственный разум, который неизбежно появится. Они создают глобальный мозг, и мы все станем его нейронами. Компьютерные игры — это тренировка. Они учат детей жить в цифровом мире, как в виртуальной реальности… и подчиняться правилам, которые кто-то написал.
Али вздохнул.
— Знаешь, Джавад, — сказал он, глядя на кафельный пол чайханы, как на плиту надгробия. — Любая теория — это как узор на этих плитках. Можно смотреть на него и видеть просто геометрию. А можно увидеть в переплетении линий скрытые буквы, слова, целые послания. И не только увидеть, но и найти им подтверждение. Человек так устроен. Он ищет смысл. И если не находит, то создаёт его сам.
— Так ты мне не веришь? — в голосе дяди прозвучала обида.
— Я верю, что ты видишь то, что видишь, — уклончиво ответил отец. — Но я хочу понять, это реальный узор или просто игра света и тени. Нам нужно больше данных.
Они помолчали. Потом Али сказал:
— В День объединения исламских учебных учреждений, 27 Аазара, в Исфахане будет конференция. Вы приедете?
— Конечно. Это же смотр будущего. Все университеты покажут своё лицо. И Захра сможет окончательно определиться с выбором.
Джавад посмотрел на племянницу.
— Выбирай физику, Захра. Точные науки. В них меньше места для манипуляций. Хотя… — он усмехнулся, — даже уравнение Энштейна можно прочитать как масонскую формулу. Энергия равна массе, умноженной на скорость света в квадрате. Свет в квадрате — это что? Свет света? Абсолютное просвещение?
Папа раскладывал пасьянс, и я смотрела, как его пальцы, привыкшие перелистывать страницы священных книг, теперь касались вырезок из газет, фотографий, дядиных бумаг, как будто это были ядовитые насекомые. Он не верил, нет, он не верил, он просто хотел понять, понять логику, структуру, архитектуру этого невидимого здания, которое строил дядя в своей голове. Но чтобы понять архитектуру, нужно войти внутрь, а я боялась, что, войдя, он уже не сможет найти выход.
Туристы, сказал дядя, но я видела не туристов, я видела просто людей, мужчину и женщину, которые глядели на мечеть так, как смотрят на чудо, с восторгом, и их фотоаппараты щёлкали, пытаясь украсть кусочек этой красоты, этого света, забрать с собой, но можно ли украсть свет, или можно украсть только его отражение?
Великий Восток, Grand Orient, и я представила себе солнце, встающее не там, где положено, а где-то в другом месте, во Франции, и это было неправильное солнце, искусственное, которое светит, но не греет, как говорил папа про улыбку некоторых политиков.
Компьютерные игры, и я вижу себя, как я сижу за экраном и управляю целой армией, целой цивилизацией, и это было так соблазнительно, быть богом в маленьком мире, где всё подчиняется твоей воле, и я понимаю, почему дядя так этого боится: потому что, научившись быть богом в игре, ты можешь захотеть стать им и в жизни. Или, что ещё хуже, ты можешь забыть, что есть настоящий Бог, потому что твой, пиксельный, бог будет проще и понятнее.
18 декабря, Исфахан, День объединения, и я не знаю ещё, что это будет последняя поездка всей семьёй, последний раз, когда мы будем вместе — папа, мама, дядя и я, и что через четыре месяца папа погибнет, и дядя будет до самой смерти винить в этом масонов, или зороастрийцев, или компьютеры, или всех сразу, а мама будет просто плакать, потому что когда умирает любовь твоей жизни, не важно, кто виноват, важно только то, что его больше нет. Но мы поедем в Исфахан, в эту половина мира, в город, где наука встретилась с верой, где обсерватории соседствовали с медресе, и я думала: может быть, там, в этой точке равновесия, папа найдёт ответ, который ищет. Или потеряет себя окончательно.
Узоры на плитке, говорил папа, и я смотрела на эти переплетения синего, бирюзового и золотого, и видела в них всё сразу: и геометрию Евклида, и спирали галактик, и карту заговора, и молитву, застывшую в камне. И я поняла, что он прав. Мир не таков, каков он есть. Мир таков, каким мы его видим. И самый страшный заговор — это заговор нашего собственного разума, который заставляет нас видеть то, чего больше всего мы боимся.
Глава 9. Халифаты из стекла и кода