такое кино
Река. Часть вторая. Глава вторая
Отдых в Бэйпине был коротким, как вдох между двумя командами.
Вчерашние раны ещё не затянулись, а уже снова пахло карболкой, потом и сырой землёй плаца. Армейская муштра вернулась, как лихорадка: подъём до рассвета, строевая, крики сержантов, тяжесть винтовки на плече. Но теперь к ним присоединились новые лица — мальчишки, у которых за спиной не было даже кадетской школы. Их глаза были слишком большими, а руки — слишком тонкими для оружия. Они смотрели на выживших, как на героев, как на людей, которые уже перешли через реку, где вода становится чёрной. В их взглядах читалось: «Научите нас умирать так же красиво». Для них Ичиро и его товарищи были уже не людьми, а легендой.
Ичиро видел себя в них — себя прежнего, до ущелья, до алых хризантем. Они ещё верили в красивую смерть, в славу, в то, что война — это продолжение поэзии другими средствами. Дайскэ молча кормил их, добавляя в рис чуть больше соли, чем обычно, словно пытаясь приправой заглушить горький вкус будущего. В их взглядах было что-то от щенков, которых только что отняли от матери.
Чтобы приободрить и подготовить новобранцев, генерал Итагаки устроил для них встречу с двумя офицерами — лейтенантами Тосиаки Мукаи и Цуёси Нода. Они появились на плацу, как герои из старых легенд: высокие, уверенные, с лицами, на которых не было ни страха, ни усталости. Их мундиры были безупречно выглажены, а мечи — отполированы до зеркального блеска.
— Мы сражались вместе, — начал Мукаи, его голос был звонким, как медь. — И решили проверить, кто из нас — настоящий самурай. Кто сможет убить больше врагов в рукопашной.
Он говорил об этом так, будто рассказывал о состязании по стрельбе из лука на школьном празднике.
— Сначала я был впереди, — продолжал он, — но потом Нода догнал меня. Мы шли плечом к плечу, как два тигра в бамбуковой роще. Каждый удар меча — как вспышка молнии, каждый крик — как раскат грома.
— Я помню, — подхватил Нода, — как кровь летела на снег, как лепестки сакуры в апреле. Мы не считали удары, мы считали только честь.
— В тот день, — добавил Мукаи, — я убил сто пять человек. Нода — сто шесть.
Он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то от мальчишки, который хвастается новой игрушкой.
— Но главное — не число, — сказал Нода. — Главное — быть достойным меча. Быть достойным Императора.
Новобранцы слушали, затаив дыхание. В их глазах эти офицеры были не людьми, а живыми легендами, воплощением того, чему их учили с детства: честь, долг, слава.
Ичиро смотрел на них и думал, что в их рассказах было что-то неестественное, как в старых сказках, где герои всегда побеждают, а кровь — не кровь, а красная тушь на свитке.
«Убивать мечом — это искусство, — когда-то говорил их инструктор в кадетском корпусе, цитируя какого-то древнего мастера. — Труднее всего — первый удар. Потом — легче. А потом… потом ты просто перестаёшь считать. Это становится работой».
И он вспомнил слова старшего офицера, Синтаро Уно, который однажды, в редкий момент откровенности, сказал:
— В бою всё иначе. Там нет ни чести, ни красоты. Там есть только страх и усталость. Всё остальное — для газет.
Спектакль закончился. Генерал Итагаки снова вышел вперёд.
— Вы видели настоящих героев, — прогремел его голос. — Скоро и вам выпадет такая честь. Через два дня вы будете в Нанкине.
Новобранцы взревели «Банзай!». Их крик был полон юношеского восторга и жажды подвига. Ичиро молчал. Он смотрел на спины лейтенантов, уходивших с плаца. Они казались ему не героями, а жрецами какого-то тёмного, кровавого культа. И он, вместе со всеми, был лишь агнцем, которого вели на заклание на алтарь этого культа. Но разница была в том, что он, в отличие от других, уже чувствовал на шее холод жертвенного ножа.
Вечером, когда плац опустел, Ичиро долго сидел на ступенях казармы, глядя на свои руки. Они дрожали — не от страха, а от усталости. Он думал о том, что впереди — город, который уже стал легендой, хотя они ещё не ступили на его улицы. Он думал о том, что в легендах всегда есть место подвигу, но редко — правде.
Дайскэ сел рядом, протянул ему миску с горячим рисом.
— Съешь, — сказал он. — В Нанкине, говорят, будет голодно.
Ичиро взял миску, вдохнул пар, в котором смешались запахи сои, лука и чего-то неуловимо домашнего. Он подумал, что, может быть, настоящая храбрость — это не убить сто врагов, а просто не забыть вкус горячего риса в холодную ночь.
Два дня. Всего два дня до Нанкина.