такое кино
Река. Часть вторая. Глава третья
Они вошли в Нанкин, когда агония города уже сменилась трупным окоченением.
Они не были первыми. Другие дивизии уже прошли здесь, как саранча, оставив после себя выжженную, выпотрошенную землю. Улицы были похожи на вскрытые вены, из которых вытекла вся жизнь. Они видели то, что видели, и не удивлялись. Удивление — это роскошь для тех, кто ещё способен различать границу между кошмаром и явью. Мир вокруг был картиной, написанной безумцем, и они сами стали её частью.
Воздух был плотным, как войлок, пропитанным запахом гари, нечистот и тем сладковатым, приторным духом, который Ичиро научился узнавать, но так и не научился называть.
Грабёж стал рутиной. В каждом доме — пустые сундуки, разбитая посуда, иногда — забытая миска с рисом, уже покрытая плесенью. Иногда — что-то ценное, что можно обменять на сигареты или лишний кусок хлеба. Но чаще — только пустота. Они тоже грабили. Но искали не шёлк и не фарфор. Они искали еду. Голод стал их единственным командиром, более властным, чем любой генерал. Он грыз изнутри, превращая людей в стаю голодных волков.
Однажды днём, когда серое небо давило на город своей тяжестью, в их расположение прибежал один из новобранцев. Его глаза горели лихорадочным, безумным блеском.
— Еда! — задыхаясь, кричал он. — Мы нашли! Настоящая еда! Свинина! Есть даже овощи!
Солдаты оживились. Слово «свинина» прозвучало как заклинание, как обещание рая. Ичиро пошёл с ним. Они свернули в узкий переулок, к маленькому дому с разбитой черепичной крышей.
— А хозяева? — спросил Ичиро, сам не зная, зачем. Вопрос был бессмысленным, как вопрос к тайфуну.
— Они там, — новобранец махнул рукой в сторону двора. — В яме. Прятались.
Он усмехнулся. В этой усмешке не было жестокости. Было лишь извращённое, мальчишеское хвастовство.
Ичиро заглянул во двор. У стены была вырыта яма, прикрытая старыми досками. Из-под них доносился тихий, сдавленный плач. Он подошёл ближе. Отодвинул одну из досок прикладом винтовки. Внизу, в темноте, сбившись в кучу, сидели люди. Женщины, старики. Их лица были белыми от ужаса, как маски театра Но. Среди них он увидел девочку. Лет десяти. Она не плакала. Она смотрела на него снизу вверх огромными, тёмными глазами, в которых не было ни страха, ни ненависти. Только тихое, всепоглощающее недоумение. Он опустил в яму ствол винтовки. Просто так. Без злобы. Так, как отмечают вещь, чтобы не потерять. Штык ткнулся во что-то мягкое. В ногу девочки. Она не вскрикнула. Только тихо ахнула, и её мать, сидевшая рядом, судорожно прижала её к себе, что-то шепча. Ичиро смотрел в её глаза ещё мгновение. Потом вытащил винтовку и отошёл. Он не чувствовал ничего. Ни удовлетворения, ни жалости. Лишь холодное, металлическое любопытство. Он был учёным, ставящим эксперимент над насекомыми.
Вечером у них был праздник. Дайскэ, чьё лицо впервые за много дней ожило, колдовал над полевой кухней. В большом герметичном котле, который они притащили из города, тушилось мясо, распространяя божественный аромат — жирный дух свинины. Рядом Дайскэ резал найденные овощи, и в его движениях снова появилась та забытая грация повара. Он улыбался.
— Сегодня мы будем есть как люди, Ичиро, — сказал он. — Как дома.
Солдаты столпились вокруг, жадно вдыхая запах, их глаза блестели. Это был островок тепла и жизни посреди мёртвого города.
И тут Ичиро увидел.
Время замедлилось, как тогда в ущелье. Он видел, как на котле, раздутом от пара, начинает расползаться шов. Тонкая линия, похожая на улыбку безумца. Металл вспучивался, готовый лопнуть.
Ичиро открыл рот, чтобы крикнуть. Но звук застрял в горле. Он стоял, парализованный, и смотрел, как шов расходится, как из него с шипением вырывается пар, а следом — фонтан кипящего жира вперемешку с рисом и мясом.
Он смотрел на Дайскэ. Но он не слышал его крика. Он только видел его — крик — беззвучный, как на испорченной киноплёнке. Видел, как Дайскэ падает, как его одежда расползается, прикипая к коже. Пузыри на его спине лопались, обнажая розовую, влажную плоть под ней – жуткий цветок, распустившийся на поле смерти. Это было отвратительно. Это было прекрасно.
Никто не бросился к нему. Все отшатнулись от этого фонтана кипящей смерти. Потом всё стихло. Дайскэ лежал на земле. Он уже не кричал. Он тихо стонал, и эти стоны были страшнее любого крика. Ичиро подошёл к нему. Он смотрел на то, что только что было лицом его друга. И не чувствовал ничего. Абсолютно ничего. Пустота внутри него стала бездонной. Она поглотила и этот запах, и эти стоны, и это воспоминание. Он отвернулся и пошёл прочь. В тишину. В ничто.