такое кино
Река. Часть первая. Глава пятая
Кадетский корпус пах карболкой, потом и сырой землёй плаца.
Жизнь здесь подчинялась не смене дня и ночи, а ритму барабана. Удар — подъём. Удар — построение. Удар — отбой. Этот ритм проникал под кожу, в кровь, становился биением сердца. Индивидуальные имена стёрлись, заменённые номерами и фамилиями. Они больше не были мальчиками. Они были взводом, ротой, полком. Единым существом, где каждый — лишь клетка, подчиняющаяся общей воле.
Дни были неотличимы друг от друга, как серые камни на дне реки. Строевая подготовка. Часы, проведённые под палящим солнцем или ледяным дождём, оттачивая один-единственный навык — двигаться как один. Шаг в шаг. Поворот головы — одновременно. Стук сотен сапог о землю сливался в вязкий, гипнотический гул. Ичиро поначалу не понимал смысла этой бессмысленной, изнуряющей муштры. Ему казалось, что маршировка — это лишь репетиция парада, демонстрация красоты и порядка. Но только позже, много позже, в провинции Шаньси, он поймёт истинный смысл этих бесконечных маршей. Это было не о дисциплине. Это было о превращении их в единый организм, где потеря одной клетки означала боль для всего тела. Где твоя ошибка — это смерть товарища. Где нет «я», есть только «мы». Их превращали из россыпи камней в монолитную, несокрушимую стену, где выпадение одного камня не нарушит целостности. Их тела связывали невидимыми нитями, чтобы потом, в бою, они двигались и умирали как одно целое.
Настоящего оружия не было. Вместо винтовок — тяжёлые, гладко обструганные деревянные палки, которые натирали плечи до крови. Вместо мечей — всё те же боккэны, что и в школе. Но теперь в каждом взмахе, в каждом выпаде была не игра, а репетиция убийства. Они кололи штыками соломенные чучела, и крик «Банзай!», вырывавшийся из сотен глоток, был не просто кличем, а выдохом, освобождающим от остатков человечности.
Вечерами, в тускло освещённой аудитории, им показывали карту мира. Она была похожа на лоскутное одеяло, которое нужно было сшить в единое целое.
— Хакко итиу, — говорил инструктор, человек с перебитым носом и шрамом на щеке. Его голос был хриплым, как у старого пса. — «Восемь углов мира под одной крышей». Наша крыша — это крыша дома Ямато. Наша божественная миссия — собрать эти углы, принести свет и порядок диким народам Азии. Создать Великую восточноазиатскую сферу сопроцветания.
На экране мелькали кадры кинохроники: улыбающиеся японские солдаты, дающие еду китайским детям Маньчжоу-Го; благодарные корейцы, машущие флагами с восходящим солнцем. А потом — другие кадры: жестокие белые колонизаторы, избивающие туземцев; коварные китайские генералы, торгующие опиумом. Мир был простым, как удар штыка. Свет и тьма. Мы и они.
В этом мире, выстроенном из дисциплины, боли и пропаганды, Дайскэ, к удивлению Ичиро, не сломался. Наоборот, он нашёл своё место. Кадеты, измученные муштрой, униженные офицерами, лишённые дома и тепла, тянулись к нему, как к слабому, но единственному источнику света. По воскресеньям, когда разрешались свидания с родными, плац наполнялся запахами домашней еды. Матери и сёстры приносили свёртки с онигири, жареной рыбой, сладкими бобами. И здесь начиналось таинство Дайскэ. Он собирал все припасы в общий котёл. Его руки, неуклюжие с винтовкой, здесь обретали свою магию. Он крошил, смешивал, добавлял щепотку соли, каплю соуса, которые умудрялся где-то достать. И из разнородных, скудных припасов он создавал нечто общее. Не просто еду — ужин. Ритуал, который на час возвращал их домой. Он делил всё поровну, следя, чтобы каждый получил свою долю. И в этот момент он был не слабым кадетом Ёсикавой. Он был хранителем очага их маленького, измученного братства. Ичиро смотрел на него и видел, как тот, кого он когда-то защищал, теперь сам стал защитником. Он защищал их от голода, от отчаяния, от окончательного превращения в безликие винтики военной машины.
Дайскэ стал их незаменимой частью. Их общей тайной. Их маленьким, тихим бунтом против бездушного ритма барабана. Бунтом, выраженным во вкусе солёной сливы внутри рисового шарика…
Левой-правой. Левой-правой. В ногу. Всегда в ногу. До самого конца.