такое кино
Шираз. Пролог
Иногда, когда бессонница становилась невыносимой, Захра читала, не физику, не отчёты, она читала странные маргинальные блоги западных интеллектуалов, это было как смотреть на другую планету, на планету, которую придумал дядя Джавад в гостиной их старого дома в Ширазе, только он не знал, что придумывает чужое будущее, а они не знают, что живут в чужом прошлом. В ту ночь она наткнулась на статью о какой-то новомодной философии, «Неореакционное движение», «Тёмное просвещение», она читала о призывах к замене демократии на корпоративное управление, о техно-монархии, о традиционных ценностях, очищенных от религии, читала имена: Кертис Ярвин, Ник Лэнд, Питер Тиль, и она не почувствовала ничего, ни удивления, ни страха, только холодную вселенскую усталость, потому что она уже видела всё это раньше, видела на пыльном ковре в гостиной своего отца в Ширазе, на пожелтевших газетных вырезках, которые приносил дядя Джавад, не Хоссейн, Джавад, или это был Хоссейн? Память путает имена, как центрифуга изотопы, разделяя и смешивая одновременно. Нет. Всё же Джавад.
Питер Тиль говорит о провале демократии, почти слово в слово то, что папа писал в 1997-м, писал на полях Корана, что было кощунством, но он говорил, что Коран — это тоже код, который нужно взломать, чтобы понять замысел врага, а враг использует наши святыни против нас. Ник Лэнд цитирует идеи о «выходе из системы», это прямо из записок дяди о «хиджре из современности», исход из времени, как Моисей из Египта, только Моисей знал, куда идёт, а мы бежим в никуда, в пустоту, которую сами же создаём. Кертис Ярвин и его «неореакция» — это калька с теории дяди о «возвращении к сакральной вертикали власти», только у дяди вертикаль шла к Аллаху, а у Ярвина — к CEO, к главному исполнительному директору вселенной, который не существует, как не существовал заговор, который искал дядя.
Они даже не знают, они, эти умные люди из Кремниевой долины, не знают, что их «революционные» идеи были придуманы полубезумным полковником и богословом из Шираза, которые искали заговор там, где его не было, и в процессе создали философию, которую потом присвоили те самые люди, которых они считали врагами, или может быть, это я придумала, что они придумали, может быть, в той детской комнате, где я рисовала схемы, соединяя имена и даты, я создавала не карту заговора, а чертёж будущего, и теперь мир строится по моим детским каракулям, как по blueprint, как по схеме центрифуги, которая разделяет уран на изотопы, а жизнь — на правду и ложь, только где правда, а где ложь, когда ложь становится правдой через двадцать лет?
Вчера Насрин спросила меня о дедушке, я сказала, что он погиб в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать, простая случайность, водитель грузовика уснул за рулём, но даже произнося эти слова, я слышала голос дяди: «Случайностей не бывает, Захра-джан, есть только узоры, которые мы ещё не умеем читать», и я читаю эти узоры всю жизнь, как читают ЭКГ умирающего сердца, ища в хаосе ритм, а находя только эхо собственного пульса.
Всё началось не в Фордо, и не в Сарове, где я впервые сыграла в World of Tanks, выбрав немецкий Jagdpanther, охотник на танки, охотник на призраков, охотник на себя. Всё началось в Ширазе, в тот год, когда весна пахла розами и предательством, хотя какое предательство, если никто никого не предавал, просто отец умер, а дядя сошёл с ума, или наоборот, отец сошёл с ума, а дядя умер, или они оба живы в параллельной вселенной, где Хатами проиграл выборы, и история пошла по другому пути, по пути, который они чертили на пыльном ковре.
Я была подростком, мне было четырнадцать, или пятнадцать, возраст, когда время течёт не как река, а как мёд, застревая в горле сладкой тошнотой первой любви и первой смерти. Дядя только что вернулся из Тегерана, где консерваторы проиграли выборы, 23 мая 1997 года, 2 хордада 1376 года, даты как координаты в пространстве-времени, точки, где реальность надламывается. Дядя Джавад, да, точно Джавад, сидел в нашей гостиной и раскладывал на ковре вырезки из газет, как пасьянс, в котором каждая карта означала катастрофу, или как периодическую таблицу элементов, где каждый элемент — это способ уничтожить мир.
«Они выиграли, Али, — говорил он моему отцу. — Но это только начало. Настоящая игра впереди».
Я помню, как думала тогда: какая игра? Кто играет? И почему взрослые говорят загадками, как Хафиз в своих газелях, как учитель физики, объясняющий принцип неопределённости Гейзенберга: нельзя одновременно знать положение и скорость частицы, нельзя одновременно знать правду и жить с ней. Нет. Но на самом деле я помню не слова, а запах: розы Шираза, смешанные с запахом дыма от сгоревших газетных вырезок, которые дядя Джавад поджигал, говоря, что истина горит ярче в огне. И я помню, как пепел оседал на ковёр, создавая узоры, которые я позже научилась читать как карты будущего.
Теперь я знаю ответ, или думаю, что знаю, что почти одно и то же в мире, где JagdpanFer_83 оказался мной самой, пишущей себе письма из прошлого в будущее. Мы все играем. Каждый сам с собой. И правила этой игры мы узнаём, только когда уже проиграли.
Но может быть, в этом и есть победа — проиграть так красиво, что поражение становится искусством, как газели Хафиза, как розы Шираза, как атомный распад, превращающий материю в чистую энергию света.
Четырнадцать лет. Двадцать семь лет назад.
Глава 1. День выбора