такое кино
Шираз. Глава 3
Магия чисел
16 Хордада 1376 г. (6 июня 1997 г.)
Две недели спустя воздух Шираза, казалось, стал легче. Что-то неуловимо изменилось, словно с города сняли тяжёлое, невидимое покрывало. По вечерам на проспектах и в парках стало больше молодёжи. Они не делали ничего запретного. Они просто были — сидели на скамейках, смеялись чуть громче, чем раньше, и их смех смешивался с музыкой, доносившейся из открытых окон машин. Девушки носили платки чуть свободнее, обнажая пряди волос, непокорные, как первые ростки травы, пробивающиеся сквозь асфальт. Надежда, казалось, была почти физической субстанцией, солнечными пятнами на асфальте, бликами на витринах магазинов.
В ту пятницу Захра гуляла по городу с матерью. Отец остался дома, сославшись на работу над статьёй. Они шли по аллее, и Роксана, обычно сдержанная, сегодня была почти по-детски счастлива. Она покупала Захре сладкую вату, рассказывала смешные истории из своего студенчества.
— Посмотри, — сказала она, кивая на группу студентов у фонтана. — Они словно проснулись.
Но Захра видела не только их. Она видела и тех, кто наблюдал. Мужчин в неприметных рубашках, сидевших поодаль с газетами в руках, но их взгляды были направлены не на буквы. Они были повсюду, как тени, которые отбрасывало яркое июньское солнце.
— У нас в школе старшие классы как будто сошли с ума, — сказала Захра, глядя на группу студентов, споривших о чём-то с жаром и восторгом. — Они говорят о поэтических вечерах, о новых газетах. Говорят, скоро даже разрешат концерты.
— Дай Бог, — Роксана поправила солнцезащитные очки, и в их, как в зазеркалье, на мгновение отразилось небо. — Надеюсь, слова дяди Джавада останутся только словами. Просто мрачной сказкой для взрослых.
Она произнесла это тихо, почти как молитву. Молитву о том, чтобы реальность оказалась проще, чем её описывал брат.
Когда они вернулись домой, их встретила тишина. Но это была не та умиротворяющая тишина, которая бывает, когда отец работает. Это была плотная, наэлектризованная тишина. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Отец и дядя Джавад.
Они сидели друг напротив друга, и ковёр между ними был похож на шахматную доску. Дядя приехал из Тегерана без предупреждения. На ковре были разложены не газеты, а распечатки. Пепельница была полна, чашки из-под кофе пусты.
— Ты читал его последние выступления? — голос Джавада был тихим, но настойчивым, как звук сверла. — Я посчитал. Он двадцать три раза использовал слово روشنفکری рошанфекри — «просвещение». Двадцать три раза, Али! Ровно двадцать три.
Отец Захры взял со стола чашку с остывшим кофе. В его глазах плясали ироничные искорки.
— Двадцать три, говоришь? Ну, это серьёзно, Джавад. Это же число иллюминатов. Ужасное совпадение. А если сложить два и три, получится пять. Пентаграмма. Символ человека, но и знак Бафомета, если перевернуть. Звезда Соломона и печать дьявола. Все сходится.
— Не смейся, Али! — Джавад ударил ладонью по стопке бумаг. — Ты не видишь? Это язык, код! Они говорят с нами, но мы их не слушаем! «Просвещение» — это их пароль! Они хотят заменить свет Аллаха на свой, искусственный, электрический свет разума!
— А может, он просто любит это слово? — спокойно спросил отец. — Может, он действительно хочет, чтобы нация стала более образованной?
В этот момент в комнату вошла Роксана. Она смерила обоих мужчин долгим, усталым взглядом.
— Вы опять за своё? Вы слишком много пили кофе и слишком много курили. От ваших теорий в доме скоро нельзя будет дышать. Давайте я заварю вам свежий чай. С мятой. Он проясняет голову. Отвлекитесь от своей политики.
Дядя Джавад посмотрел на неё как на человека, который предлагает утопающему стакан воды. Но отец, Али, с видимым облегчением кивнул.
— Да, Роксана-джан, ты права. Чай — это прекрасная идея.
Захра стояла в дверях, невидимая для них. Она видела, как отец ей подмигнул. Он подыгрывал дяде, пытался довести его паранойю до абсурда, чтобы показать ему ее несостоятельность. Но она видела и другое. Она видела, как в глазах дяди Джавада горит холодный, уверенный огонь. Он не играл. Он верил. И его вера была страшнее любой иронии.
Двадцать три, говорил дядя, и я думаю о числах, о том, как странно, что мы называем их арабскими, хотя арабы взяли их у индийцев, а может быть, у персов, или персы у индийцев, но точно не у арабов, но Запад называет их арабскими, потому что получил их от арабов, и это как игра в испорченный телефон, где каждый следующий игрок искажает сообщение, но думает, что передаёт его точно.
Ноль, самое важное число, शून्य, шунья на санскрите, пустота, но не просто пустота, а полнота пустоты, потому что без нуля не может быть десятичной системы, не может быть современной математики, и Запад не знал нуля до XII века, представляете, строили соборы, но не знали нуля, и я думала: может быть, дядя был прав, и есть знания, которые путешествуют тайными путями, как ноль путешествовал из Индии через Персию и Багдад в Кордову, а оттуда в Париж и Лондон.
Двадцать три раза «просвещение», но что такое просвещение? Просвещение — это когда темноту заливают светом, но что если темнота — это не отсутствие света, а другой вид света, чёрный свет, نور سیاه, и дядя боится не темноты, а именно этого чёрного света, который притворяется обычным?
Папа смеётся про пентаграмму, но пентаграмма — это же золотое сечение, 1.618, число, которое есть везде — в ракушках, в розах, в пропорциях человеческого лица, и древние греки знали это, и древние египтяне, и древние персы, но откуда они все это знали? Может быть, есть знание, которое старше всех цивилизаций, и оно передаётся не через книги, а через числа?
Мама принесла чай, и пар поднимался спиралью, и спираль — это тоже число, спираль Архимеда, r = a + bθ, и дым от папиных сигарет тоже поднимался спиралью, и галактики закручены в спирали, и ДНК — двойная спираль, и может быть, история тоже движется по спирали, и мы думаем, что идём вперёд, но на самом деле возвращаемся к той же точке, только на другом уровне?
Мама говорит про кофеин, C₈H₁₀N₄O₂, и я думаю: восемь атомов углерода, десять водорода, четыре азота, два кислорода, 8+10+4+2=24, а не 23, так близко к числу дяди, но не совпадает, и может быть, в этом несовпадении на единицу весь секрет, потому что истина всегда на один шаг в стороне от того, что мы видим?
Знаю, двадцать три было просто числом. Простое число, которое делится только на себя и на единицу. Как человек. Как страна. Но если его сложить с другим числом, оно становится частью чего-то большего, частью узора. Но тогда я видела только красоту чисел, их холодную, безупречную логику, которая была честнее любых слов. Ноль — это тишина, из которой рождается всё, как из молчания Аллаха рождается мир. И тишина, когда они стали пить чай, была единственной правдой в той прокуренной комнате.
Глава 4. Арифметика сур