Река. Предисловие

Из архива газеты «Шэньбао», Шанхай. Декабрь, 1946 год.

ЗАЛ СУДА, ГДЕ СУДЯТ НЕ ЛЮДЕЙ, А САМУ ВОЙНУ

Репортаж нашего специального корреспондента Лю Фэна с Нанкинского процесса по делу о военных преступлениях.

Нанкин, 4 декабря. — В зале бывшего Министерства связи, где сегодня вершится правосудие, воздух неподвижен и тяжёл, как непролитая слеза. Здесь, под пристальными взглядами судей и безмолвным оком истории, разворачивается последний акт трагедии, имя которой — Нанкин. На скамье подсудимых — генералы и офицеры, чьи имена ещё недавно вселяли ужас. Но сегодня наше внимание приковано не к ним, а к тем, кто проходит свидетелями, — к обычным солдатам, чьими руками и совершались злодеяния.

Обвинители зачитывают списки жертв, показывают фотографии, приводят свидетельства выживших. Цифры звучат, как удары молотка. Десятки тысяч. Сотни тысяч. Но когда на трибуну поднимаются они, подсудимые, в их голосах нет ни раскаяния, ни злобы. Только усталость и недоумение. Их показания, монотонные, лишённые эмоций, сливаются в один общий, безликий голос. Голос войны.

Прокурор задаёт вопросы. Сухие, протокольные. Ответы — такие же.

Рядовой первого класса Танака Кэндзи: «Приказ был — уничтожить всех, кто оказывает сопротивление. Но кто оказывал сопротивление? Как отличить солдата от крестьянина? Нам говорили, что они все — партизаны. Мы просто делали то, что нам приказывали… Да, мы входили в дома. Мы были голодны. Нас не кормили неделями. Иногда мы находили мешок риса, иногда — курицу. Это было счастье. О людях мы не думали. Мы думали о еде».

Сержант Ватанабэ Горо: «Нас учили, что китайцы — не совсем люди. Что они ниже нас. Нам показывали фильмы, где они мучают наших пленных. Мы верили… Когда ты видишь, как твоего товарища убивают, что-то внутри ломается. Ты перестаёшь жалеть. Жалость — это роскошь. Мы были молоды. Мы пили много сакэ, когда удавалось его найти. Когда ты пьян, всё кажется проще. Ты не думаешь. Ты просто делаешь».

Младший лейтенант Судзуки Кэнтар: «Дисциплина — основа армии. Нас учили: приказ командира — это воля Императора. Сомневаться в приказе — значит сомневаться в Императоре. Это было немыслимо. Когда майор Хасимото приказал очистить район у реки… Я передал приказ. Что ещё я должен был сделать?»

Рядовой Танака Дзиро: «Холод был страшный. У нас не было зимней формы. Мы жгли всё, что горело — мебель, двери, книги. Однажды нашли склад с углём, думали — повезло. А там прятались люди. Женщины с детьми. Сержант сказал… сказал, что уголь важнее. Что без тепла мы замёрзнем, а мёртвые солдаты не нужны Императору».

Младший лейтенант Ямагути Сигэру: «Я — солдат Императора. Мой долг — выполнять приказ. Мне приказали провести экзекуцию группы пленных у ворот Чжунхуа. Я провёл. Это была моя работа. Такая же, как чистить винтовку или маршировать на плацу. Чувствовал ли я что-то? Я чувствовал усталость. И хотел, чтобы всё это поскорее закончилось».

Сержант Накамура Ёсио: «Война — это война. Нас послали не на парад. Китайцы убивали наших в Тунчжоу, мы помнили это. Каждый дом мог быть ловушкой. Каждый житель — партизаном. Да, были эксцессы. Но покажите мне войну без эксцессов».

Когда прокурор спрашивает о конкретных приказах, Накамура отвечает:
«Приказы были ясные: подавить сопротивление, установить контроль, обеспечить безопасность наших частей. Как это сделать — решали на месте. Я солдат, а не философ».

Капрал Танака Кэндзи: «Мы выполняли приказ. Приказ гласил — уничтожать всех пленных. Мы и уничтожали. Их было слишком много, чтобы кормить. Продовольствия не хватало даже нам самим».

«Мы выполняли приказ». Эта фраза звучит здесь чаще, чем удары судейского молотка. Она стала их щитом, их оправданием, их единственной реальностью. Они говорят о массовых казнях так, будто речь идёт о прополке сорняков на рисовом поле.

Один из лейтенантов, давая показания против своего командира, князя Асаки, обронил фразу, от которой в зале стало холодно:
«Нам сказали, что китайцы — не совсем люди. Что они трусливы, коварны и не ценят собственную жизнь. Что убить их — это почти как убить животное. Поначалу было странно. А потом… потом привыкаешь. Перестаёшь видеть разницу».

«Привыкаешь». Это слово здесь — ключ ко всему. Они привыкли к виду крови. Привыкли к запаху смерти. Привыкли к собственному страху и к чужой боли. Война стала для них нормой, а мирная жизнь — чем-то далёким, почти забытым сном.

Они сидят перед судом, эти «простые солдаты», и в их глазах — пустота. Они не злодеи из древних легенд. Они — винтики огромной, бездушной машины, которая сначала лишила их человечности, а потом заставила отнимать её у других. И глядя на их спокойные, усталые лица, задаёшься вопросом: кого на самом деле судят в этом зале? Этих людей? Или ту идеологию, тот приказ, ту войну, которая превратила их в то, чем они стали?

Судьи и прокуроры слушают, делают пометки, задают вопросы. Но ответы всегда одни и те же: «Я был просто солдатом». «Я выполнял приказ». «Я не помню».

Продолжение следует.

Пролог