Четыре сюжета и одни похороны: «Мэйхуа. Триптих» как грандиозная игра с мифами Борхеса

В этом романе-лабиринте вечные архетипы повествования становятся не просто сюжетом, а операционной системой мира, которую в финале ждет фатальная ошибка.

Хорхе Луис Борхес однажды заметил, что за всю историю человечества было рассказано всего четыре истории: об осаде города, о возвращении, о поиске и о самоубийстве бога. «Мэйхуа. Триптих» — это смелый и, без преувеличения, грандиозный литературный проект, который берет эту лаконичную формулу и превращает ее в свою архитектуру. Это книга, которая исследует их как фундаментальные законы бытия, как строки кода, на которых написана сама реальность.

Автор не просто использует борхесовские архетипы — он создаёт из них сложную полифоническую структуру, где каждая история содержит все четыре элемента, создавая головокружительную систему зеркал и отражений, достойную самого аргентинского мастера.

Первая часть цикла — триптих микророманов «Дорога в тысячу лет», «Тропы» и «Река» — мастерски разыгрывает первые три архетипа. Мы видим Осаду во всей ее кровавой буквальности в аду Нанкинской резни («Река»), в метафорической борьбе личности с безжалостной системой в маоистском Китае («Дорога») и даже сатирической «Битве при Бунъэй». Мы наблюдаем за трагическими попытками Возвращения — полковника Морозова к призраку своей любви, солдата Ичиро на место своего преступления, — которые неизменно оборачиваются осознанием необратимости потерь. И мы следуем за героями «Троп» в их детективном Поиске правды, который, как и положено в настоящей трагедии, ведет не к обретению, а к разрушению. На этом этапе кажется, что перед нами — виртуозно исполненная, но все же классическая сага о травмах XX века.

Но это лишь прелюдия. Во втором триптихе автор сбрасывает маску реализма и погружает читателя в метафизическую бездну, где на сцену выходит самый сложный и таинственный из сюжетов Борхеса — Самоубийство бога. Через едкую сатиру («Битва при Бунъэй»), где история-осада превращается в фарс, и экзистенциальный хоррор («Эффект наблюдателя»), где реальность сама себя «осаждает» энтропией, мы подходим к финалу — повести «Код(а)».

Именно здесь замысел автора раскрывается во всем своем ошеломляющем масштабе. «Богом» этой вселенной оказывается не высшая сила, а ее создатель в самом прямом смысле — автор, советский инженер, написавший «Мэйхуа. Триптих» как часть секретного проекта, как «резервную копию» мира. А акт «самоубийства» совершает его собственное творение. Гениальная хакерша Аямэ — персонаж, рожденный на страницах этой книги, — находит ее исходный код. В акте высшей профессиональной гордыни, стремясь к «оптимизации», она удаляет «ненужный» текстовый файл — тот самый нарратив, который мы только что прочли.

Это и есть «самоубийство бога» — элегантное, цифровое, совершенное изнутри. Персонаж стирает священный текст своего создателя, и мир, лишенный своего фундамента, начинает распадаться. Программа, созданная для спасения, становится машиной аннигиляции.

«Мэйхуа. Триптих» — это произведение редкой интеллектуальной честности и конструктивной сложности. Автор не просто играет с жанрами — он использует их как линзы для изучения одного и того же кристалла реальности. Это роман, который возвращает литературе ее изначальную, демиургическую функцию. Он напоминает, что любая история — это акт творения, а любой читатель — наблюдатель, чье внимание не дает миру окончательно «кануть в серость», как писал Уильям Блейк.

В финале, когда героиня стоит перед пустой Книгой, решая, стать ли ей новым автором, точка не ставится. Автор передает эстафету нам. Это глубоко борхесианский жест: в конце лабиринта мы находим не выход, а зеркало, в котором отражается бесконечность новых историй, ждущих своего рассказчика.

Если искать недостатки, то они окажутся продолжением достоинств. Сложность структуры может отпугнуть читателей, ищущих простых историй. Философская насыщенность требует интеллектуальных усилий. Но это как упрекать лабиринт в том, что в нём можно заблудиться. Само блуждание и есть цель.

«Мэйхуа. Триптих» — это редкий случай, когда современный автор вступает в диалог с классиком не как эпигон, а как равный. Это произведение одновременно является данью уважения Борхесу и совершенно оригинальным творением, обогащающим традицию новыми смыслами.

Четыре вечных сюжета, преломлённые через призму восточной философии и цифровой современности, создают произведение, которое само становится пятым архетипом — историей о том, как истории создают и разрушают миры.

Финал, где Падма протягивает руку Аю, приглашая её стать со-творцом новой реальности, — это приглашение и читателю. Мы прошли через все четыре сюжета: наблюдали осаду привычной реальности, пытались вернуться к началу книги с новым пониманием, искали скрытые смыслы и, наконец, стали свидетелями смерти старого мира текста и рождения нового — в нашем сознании…

Или это уже пятый сюжет?