такое кино
Исфахан. Бет (ב)
Вакуум и стихи Хафиза
9 Ордибехешта 1402 г. (29 апреля 2023 г.)
День начинался с уравнения. Ещё до того, как муэдзин с бирюзового минарета мечети Имама пропел утренний азан, разум Захры уже выстраивал дифференциальные уравнения в частных производных, описывающие поведение плазмы. Это был её ритуал, её способ навести порядок во вселенной прежде, чем вселенная навяжет ей свой хаос. Она лежала в постели рядом с ровно дышащим телом мужа, Амирхана, и мысленно вращала гексафторид урана в симуляции, отделяя ценные изотопы от бесполезных, как просеивают зерна от плевел.
Дом — это первая ячейка. Здесь она — жена и мать. Она встала, не издав ни звука, надела домашний халат поверх ночной сорочки и прошла на кухню. Воздух пах вчерашним рисом и розовой водой. На столе — учебник старшей дочери, Насрин, раскрытый на странице с английскими неправильными глаголами, а рядом — аккуратно сложенная школьная форма младшей, Зейнаб. Две дочери — два вектора, направленные в противоположные стороны. Одна — центробежная сила, рвущаяся наружу, к запретной музыке, к перепискам в зашифрованных мессенджерах, к миру, который она видела в фильмах. Другая — центростремительная, идеальная ученица, гордость школы, послушная и предсказуемая, как движение планет. Захра приготовила завтрак: лаваш, сыр, сладкий чай. Механические движения, выверенные годами.
Машина, её старенький «Пежо», — переходная зона. Здесь, в потоке утреннего исфаханского трафика, мимо древних мостов и пыльных платанов, она совершала трансформацию. Женщина, жена, мать — эти оболочки сбрасывались одна за другой. К тому времени, как она подъезжала к первому КПП объекта, оставалась только одна сущность — Доктор Мусави. Физик. Функция.
Лаборатория — её святилище. Ячейка номер два. Мир чистого разума. Здесь царил холодный свет люминесцентных ламп, гул вентиляционных систем и запах озона. Здесь не было места эмоциям, только данным. Мужчины-коллеги кивали ей сдержанно, почтительно, но на расстоянии. Она была для них аномалией: слишком умна, слишком замкнута, женщина в мире, где правили мужчины, ломающая их представления о мире, как нейтрон ломает ядро атома. Она не обращала на это внимания. Их мнения были лишь фоновым шумом, не влияющим на результаты эксперимента. Опасность представляли не их мнения, а их взгляды.
Её рабочее место было образцом порядка. Мониторы с графиками. Стопки распечаток с формулами. Идеально заточенные карандаши. Напротив, через проход, находился стол Рустама Йезди. Его стол всегда был творческим беспорядком: книги по философии соседствовали с руководствами по спектрометрии, на салфетках были набросаны не только уравнения, но и странные геометрические узоры. Рустам был единственным, с кем можно было говорить не только о работе. Он мог цитировать Хафиза, рассуждать о природе времени и приносить из дома финики, утверждая, что они из сада его деда в Йезде. Он был… погрешностью в системе. Допустимой погрешностью.
В тот день его стол был пуст.
Это было странно. Рустам никогда не опаздывал. К обеду его место все еще пустовало. Захра почувствовала укол беспокойства — иррациональный, нелогичный импульс. Она подавила его. Возможно, он заболел.
На следующий день стол был не просто пуст. Он был стерильно чист. Исчезли книги, стопки бумаг, даже кружка с надписью «Мыслю, следовательно, существую в суперпозиции». Словно его никогда и не было.
Захра подошла к руководителю лаборатории, доктору Резаи. Это был невысокий, сухой человек с глазами, которые, казалось, видели мир в инфракрасном спектре, замечая лишь тепловые следы угроз.
— Доктор Резаи, где Рустам Йезди? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Резаи не поднял головы от бумаг.
— Доктор Йезди переведен. Срочный проект на другом объекте.
— Он ничего не сказал. Это было внезапно.
— В нашей работе, доктор Мусави, — Резаи наконец поднял взгляд, и в нём не было ничего, кроме холодной стали, — всё самое важное всегда происходит внезапно. Вернитесь к работе.
Это было объяснение. И одновременно приказ не задавать вопросов. Но логика Захры кричала о нарушении протокола. Люди не исчезают так. Даже в их мире. Они прощаются, передают дела. Их перевод оформляется неделями. Это было неправильно. Система дала сбой.
Весь день она не могла сосредоточиться. Уравнения расплывались. В гуле центрифуг, сквозь бетон и кожухи, ей слышались чужие голоса. Она чувствовала на себе взгляды коллег — или ей это только казалось? Паранойя. Недопустимая переменная.
Вечером, когда почти все ушли, она подошла к пустому столу Рустама. Из чистого любопытства, сказала она себе. Просто чтобы убедиться. Она выдвинула ящик. Пусто. Второй. Пусто. В третьем, под металлической планкой, она нащупала что-то пальцами. Маленький, сложенный вчетверо листок бумаги. Не официальный бланк. Вырванный из блокнота.
Она развернула его. Внутри не было ни слова. Только несколько строк, начерченных знакомым почерком Рустама.
Это был не текст. Это была строка из стихотворения и ряд чисел.
«Где дом друга, о спутники мои?»
А под ней: 74.4.12.3_9.1.5.7
Строка из Хафиза. И код. Eё охватил холод. Это было послание. Но от кого? Первая мысль была нелогичной, панической: он знал. Знал о данных, которые она копировала для человека, чье настоящее имя она так и не узнала. Человека, которого видела всего дважды. Но если Рустам знал… Нет. Это невозможно. Она была слишком осторожна. Слишком методична. Или нет? Ей казалось, что она стоит на границе между двумя мирами: миром порядка и миром хаоса.
Она сжала листок в кулаке. Бумага казалась обжигающе горячей. Она больше не была просто физиком, столкнувшимся с тайной. Она была шпионом, получившим сообщение, которое могло быть как ключом к спасению, так и ордером на её собственное исчезновение. И у нее не было права на ошибку.
Или Рустам оставил его для неё.