такое кино
Фордо. Аномалия дождя
1 Тира 1404 г. (22 июня 2025 г.)
Дорога к блокпосту шла вверх, по склону, усыпанному красной галькой. Днём, когда солнце било в камни, они казались углями, которые забыли потушить. Теперь, после обеда, жара чуть спала, но воздух всё ещё дрожал — не от тепла, а от вибрации самого времени, которое после ночного удара света стало хрупким и ненадёжным.
Абьяне дышала лениво. В узких улочках пахло пылью, козьим навозом и топлёным маслом, на котором тётя Нилу жарила лепёшки. Тени домов ложились на землю ломаной вязью, как строки сур, которые никто уже не может прочесть. Где-то лаяла собака — вяло, больше по привычке, чем по делу.
Насрин шла, считая шаги. До первых камней, где начиналась просёлочная дорога. До старого чинара, из-под которого открывался вид на блокпост. До самой линии, где красная глина вдруг обрывалась, уступая место серому, вытертому асфальту.
Ей было скучно и страшно одновременно. Скучно — потому что день в деревне тянулся, как резина, без интернета, без новостей, без привычного фона чужих жизней. Страшно — потому что там, за горизонтом, происходило что-то, от чего зависела их собственная жизнь, и она ничего об этом не знала.
Starlink, аккуратно водружённый на крыше, стоял мёртвым белым блюдом. Ночью диод моргал, потом погас — и больше не загорался.
«Они выдернули вилку, — подумала Насрин. — Кто-то наверху решил, что Ирану достаточно собственного неба, без спутников Маска».
Ей захотелось увидеть кого-то, кто ещё помнит про мир за пределами этой глиняной крошки на карте. Кого-то, у кого в руках настоящий автомат, а не пульт от телевизора. Звали его Захир.
Блокпост возник из марева внезапно. Пара бетонных блоков, мешки с песком, ржавая будка, которую солдаты называли «кабинетом связи». На шесте — антенна, похожая на перекошенный крест.
Сегодня здесь было пятеро. Двое играли в нарды, щёлкая костяшками с ритмичностью метронома. Один чистил автомат, ещё один курил, глядя в сторону аэродрома. Пятый, Захир, стоял спиной к деревне, всматриваясь в горизонт.
Его камуфляж был покрыт пылью, словно он пророс сквозь эту землю. На бейджике по-прежнему было написано «Захир Мешхеди», будто мир не изменился за одни сутки.
Она подошла почти вплотную, прежде чем он обернулся. Улыбка возникла у него на лице не сразу — сначала лёгкое удивление, потом радость, спрятанная за уставом.
— Насрин-ханум, — он выпрямился. — Добрый день.
— Добрый, — ответила она. — Или какой он там сегодня этот день.
Она огляделась.
— У вас есть связь? — спросила, кивнув на будку.
— Нет, — отозвался один из солдат за столом, не отрываясь от нард. — Рация принимает только наши собственные матюки. Они хорошо транслируются. Последнее, что слышали: «Не покидайте пост».
Захир усмехнулся.
— Мы пытались выйти на штаб ночью, когда… когда было это, — он посмотрел на север, туда, где небо вчера вспыхнуло зелёно-фиолетовым. — Думали, помехи. Что у нас что-то с аппаратурой. Крутим-вертим…
— Вы его даже не видели? — удивилась Насрин. — Сияние?
— Я видел только то, как у нас стрелка вольтметра пошла вразнос.
Солдат с сигаретой фыркнул:
— Я вообще спал. Но если конец света — пусть меня хоть во сне застанет. Не хочу смотреть титры.
— А вы? — спросил Захир, глядя на неё. — Вы что-то видели?
Насрин кивнула.
— Я сидела на крыше. Оно было… — она искала слово. — Неестественным. Как если бы кто-то взял нормальное небо и пропустил его через инстаграм-фильтр. Зелёный, фиолетовый… И ещё — грязный. Как будто его рисовали грязными руками.
— Красота с привкусом ржавчины, — заметил солдат с нардами. — Это у нас умеют.
Повисла пауза. Солнце, казалось, приблизилось на пару километров.
— Есть новости? — спросила Насрин. — Откуда-нибудь. Из штаба, из города…
— Радиомолчание, — сказал Захир. — Старшина говорит: либо у них всё под контролем, либо всё наоборот. В обоих случаях нам скажут последними.
— Старшина мудрый человек, — вздохнула она. — У меня там… родители.
Он кивнул.
— У меня брат в Ахвазе. В ПВО. Говорят, там скучно. Теперь я рад, если ему скучно.
Солдаты на мгновение опустили глаза. Люди, у которых близкие «в ПВО», знают, что такое ждать звонка, которого лучше бы не было.
— У меня был друг, — сказала Насрин, и сама удивилась прошедшему времени. — Адиль. Одноклассник. Мы вместе готовились к поступлению. Я — в мед, он — в юриспруденцию. Ему очень шло слово «адвокат». Он так серьёзно его произносил… — она грустно улыбнулась. — Его однажды забрали прямо из школы. На допрос. Говорили, что он агент США. А он… он даже английский толком не знал.
Она посмотрела на Захира.
— Он вернулся. Через два дня. Постарев на десять лет. И стал говорить меньше. Но улыбался больше. Наверное, чтобы скрыть, что внутри всё наполовину выгорело.
— Вы… — Захир запнулся, — вы были с ним… близки?
Это «близки» прозвучало так осторожно, будто он шёл босиком по минному полю. Насрин покачала головой.
— Мы были друзьями. Просто друзьями. Я любила его как… — она поморщилась, подбирая слово, — как любишь старый дневник. С нежностью и стыдом за прошлые глупости. Но не хотелось бы, чтобы его читали другие.
Он кивнул. В его взгляде не было ни ревности, ни облегчения. Только понимание того, что у каждого здесь есть свой старый дневник.
Где-то вдалеке загрохотало — то ли камень скатился с горы, то ли гром.
Первая капля упала ей на руку. Тёмное, влажное пятно на загорелой коже. Она посмотрела на небо. Оно было по-прежнему безоблачным, выжженным, но из невидимой трещины в нём начал выпадать дождь.
— Дождь? — удивился кто-то. — В Кавире?
Капли стали падать чаще. Они были тёплыми, немного липкими, как плохо смытое мыло.
— У кого-нибудь есть зонтик? — спросила Насрин автоматически, и тут же рассмеялась.
Солдаты переглянулись.
— В пустыне зонтик — это как кондиционер в пещере, — сказал один. — Идея хорошая, но непрактичная.
Захир посмотрел на старшину, тот высунулся из будки.
— Товарищ старшина, можно я отгоню Насрин-ханум в деревню? На «Каме». Иначе она промокнет до нитки.
— Это же просто дождь, а не кислота, — буркнул старшина, глядя на небо с подозрением. — Хотя… кто его знает теперь. Езжай. Только быстро. И по дороге смотри по сторонам. Нам ещё здесь торчать чёрт знает сколько.
Сто шестидесятый KIAN, прозванный «Ури», стоял в стороне, шершавый и пыльный, как старый ящер. Кабина была раскалённой. Захир рывком открыл дверь, помог ей забраться.
Внутри пахло соляркой и чем-то ещё — смесью пота, старой кожи и дешёвого одеколона, которым пытались заглушить запах войны.
Захир завёл двигатель. Он заурчал, как простуженный зверь.
— Пристегнитесь, — сказал он, потом вспомнил, что ремень здесь висит обрывком, и усмехнулся. — Ладно. Просто держитесь.
Дождь застучал по крыше крупной дробью. Дворники, наконец, нашли себе дело, скребя по стеклу с усердием двоечника, стирающего ошибку.
Грузовик пополз вниз. Дорога в дождь стала другой. Пыль превратилась в пасту, камешки скользили под колёсами.
— Странно, — сказал Захир, всматриваясь в мутное стекло. — В прошлом году мулы дохли от жажды, а теперь… — он кивнул на потоки воды. — Как будто кто-то наверху решил компенсировать.
— Как будто кто-то наверху пытается смыть с нас что-то, — сказала Насрин. — Вопрос только, что: грехи или кожу.
Он бросил на неё быстрый взгляд.
— Вы всегда так… говорите? Как будто сдаёте экзамен по философии.
— Медицинский, — поправила она. — Но философия — это побочный эффект жизни здесь.
Они оба улыбнулись.
На мгновение дождь, отсутствие связи, выключенное небо — всё отступило. Остались только две фигуры в кабине потрёпанного тентованного грузовика, плывущего сквозь воду и время. Машина шла навстречу деревне, откуда всё ещё пахло дымом, хлебом и финиками.
Насрин смотрела вперёд и думала: «Вот и вся история моей юности. Блокпост, дождь и грузовик. Но, может быть, именно так и выглядит наша жизнь».
Дождь усилился. Капли стали тяжелее, гуще. Они били по крыше так, словно кто-то стучал с небес: «Откройте, мы пришли».
— Почти приехали, — ответил им Захир.
И на секунду Насрин показалось, что если бы можно было растянуть эту дорогу ещё на час, два, на всю жизнь — они бы ехали и ехали под этим странным, тёплым, возможно, ядовитым дождём, и мир снаружи успел бы передумать умирать.
А в голове всплыла строчка из старой песни, которую она когда-то слушала с Адилем, деля одни наушники на двоих: «В мире, забитом пустыми словами, она расстаётся со своими мечтами. Забудь, прости и отпусти, нам больше не по пути. В твоих часах закончился песок…»
Песок закончился. Началась вода.