Дорога в тысячу лет. Часть первая. Глава четвертая

Лето того года было жарким и беспокойным, как будто город сам не знал, что с ним будет завтра.

По радио читали дацзыбао, сочинённое Не Юаньцзы, и слова эти были как удары — каждый знал: сегодня могут прийти за тобой. Одноклассники Чэнь Вана уже не смеялись, а шептались, переглядывались, и даже угрожали:

— Всё расскажем секретарю партии. Ты защищаешь свою учительницу? Она такой же враг, как и все эти профессора.

Он молчал.

В тот день они пришли с плакатами к Пекинскому университету — против «монстров и демонов», против тех, кто не поддерживает Кормчего. Толпа была шумной, лица — чужими, крики — одинаковыми. И вдруг он увидел её.

Мэй Линь стояла у входа в университет, рядом с родителями. Она была бледная, как бумага, и держала отца за руку. Её глаза были полны ужаса, и она посмотрела прямо на него — взглядом, в котором было всё: и страх, и прощание, и немой вопрос, и что-то похожее на упрёк. В какой-то момент она чуть качнула головой, как будто хотела сказать: «Не надо. Не иди за ними. Не становись одним из них». Но слова не прозвучали — только этот едва заметный жест, только дрожащие губы, только стиснутые пальцы.

В тот миг всё вокруг исчезло: не было ни толпы, ни криков, ни плакатов. Только она. Он хотел подойти, сказать что-то, но не смог. Его ноги приросли к земле, а голос утонул в гуле толпы. И он не смог отвести взгляд. И он не смог уйти.

А потом всё завертелось:
— Вперёд! — кричали хунвейбины.
— Долой старое мышление!
— Да здравствует председатель Мао!

Они сжигали костюмы и декорации пекинской оперы, разбирали на кирпичи Великую стену, строили свинарники, ездили в агитационных поездах, протестовали в Ухане и Гуйлине. Но всё это было потом, и всё это было уже неважно. Потому что именно тогда, на площади, он понял: их жизни разошлись навсегда, и никакие слова, никакие поступки не смогут этого изменить. Но тогда, на площади у университета, он встретил её в последний раз.

И именно тогда, в тот день, когда всё вокруг рушилось, а он стоял в толпе, не в силах сделать ни шагу, не сказать ни слова, — именно тогда в нём родились новые строки. Строки стихотворения, которые он продолжит писать в ту ночь, а закончит лишь много лет спустя, уже другим человеком, уже не мальчиком, — учителем, в той же школе, в том же классе, где впервые услышал её голос:

но ведь и ты уже не та
и потемнела та рука
что нежно гладила меня
когда на близких несмотря
ты подарила мне себя
но знаю я настанет день
когда меня заменит тень
когда укроют всё снега
и только луч издалека
нежданно вдруг найдет тебя
и снова ты пойдешь туда
и снова ты найдешь меня

Он не знал тогда, что эти слова станут его единственной памятью о ней, что всё остальное будет стёрто временем, страхом, чужими призраками. Он не знал, что впереди — только потери, только серые лица, только долгие годы, в которых не будет ни прощения, ни возвращения.

Но именно тогда, в тот день, среди криков и толпы, он впервые почувствовал: всё уже случилось, всё уже написано, и изменить уже ничего нельзя. Новый спектакль не начнётся — роли сыграны, костюмы сгорели, сцена пуста. И только в памяти, как эхо, ещё долго будет звучать её имя.

Мэй Линь.

Часть вторая. Глава первая