такое кино
Фордо. Встречные течения
24 Хордада 1404 г. (14 июня 2025 г.)
Утро прошло в гудках. Они были ровными, безличными, как кардиограмма чужого сердца на мониторе в реанимации. «Абонент временно недоступен». «Оставьте сообщение после сигнала». Захра не оставляла. Как уместить в тридцати секундах голосовой почты всю абсурдность их положения? «Здравствуй, Система. Это я, твоя блудная дочь, которая тебя предала, но теперь хочет спасти, потому что иначе мы все сдохнем. Перезвони».
Алави был занят. Это значило, что страна стояла на краю, и он пытался удержать её за полу пиджака. А она, дочь богослова и физик-плазмист, пыталась вклиниться в очередь к человеку, который в её личном мифе олицетворял всё то зло, что разрушило её семью. И всё равно звонила. Потому что между отцовской смертью тридцать лет назад и возможной смертью её детей завтра расстояние измерялось не в годах, а в километрах до объекта Фордо.
Он перезвонил вечером. Его номер не определился.
— Кафе «Симург» на окраине, — сказал он без приветствия. — Через час. И без охраны.
— У меня нет охраны, — ответила она.
— У вас есть муж, — сухо заметил он и повесил трубку.
Кафе было похоже на временный ангар, забытый строителями на краю цивилизации. Пластиковые столы, две вечно усталые пальмы в кадках, чайник, который кипел независимо от новостей по телевизору. Сюда приходили те, кому было всё равно, кто сегодня друг, а кто враг. Им нужно было только, чтобы был чай и сигареты.
Алави сидел в углу. Он постарел. Или просто война накладывает на лица свой фильтр — сепию безнадёжности. Перед ним стояла чашка кофе — тёмного его мысли.
— Я не буду спрашивать, почему вы не брали трубку, — сказала Захра, садясь напротив. — Я знаю ответ.
— Мне льстит, что вы думаете, будто я ещё что-то решаю, — ответил он, не поднимая глаз от чашки. — В наше время даже генералы — всего лишь операторы в колл-центре истории. Мы принимаем звонки, но не мы пишем скрипты.
— Тогда посмотрите на это, оператор.
Она выложила на стол несколько листов. Это были не уравнения. Это были карты. Контуры горы, стрелки ветров, цифры плотности населения. Красные круги, расходящиеся от точки F.
— Если американские GBU-57 входят в игру, ваша «спецоперация» превращается в новый Чернобыль. Только без эвакуации и без добровольцев с лопатами. Облако пойдёт сюда. На Кум. На Исфахан. Плутоний, стронций, цезий. Полный набор юного химика.
Алави посмотрел на карты. Его лицо оставалось непроницаемым, как бетонная стена бункера.
— Почему вы решили, что американцы присоединятся к израильтянам? — спросил он наконец. В его голосе не было скепсиса, только профессиональный интерес патологоанатома.
— Потому что вы сами меня этому научили, — ответила она. — Помните, как вы говорили о «двух уровнях игры»? Один — телевизионный, с заявлениями Госдепа о деэскалации. Другой — метаполитический. Если Израиль использовал каскадную схему, кто-то должен поставить последнюю точку. У них своих целей хватает. А у американцев эти бомбы лежат на складах и ждут своего часа.
Она положила ладонь на бумаги, как бы защищая их от его взгляда.
— Прежде чем я скажу главное… мне нужны гарантии.
— Вы в положении просителя, доктор Мусави, — мягко заметил Алави, доставая сигарету. — Гарантии — это валюта мирного времени. Сейчас инфляция сожрала всё.
— А вы в положении человека, который ещё может не войти в историю как архитектор иранского апокалипсиса, — парировала она. — Мне нужны гарантии безопасности моей семьи. И разрешение моим дочерям выехать за границу. Учёба, стипендии, лечение — мне всё равно, как вы это оформите. Главное — чтобы их здесь не было, когда начнётся дождь.
— Только дочерям? — переспросил он, чиркая зажигалкой.
— Да. — Она на секунду замялась, и в этой заминке была вся её боль. — Девочки… Они не обязаны расплачиваться за наши уравнения. Они — не переменные в этой задаче.
— Насрин, кажется, уже поступила на медицинский?
— Да. Пошла по стопам бабушки. Но если она решит… если она захочет уехать… пусть у неё будет открытая дверь.
Алави выпустил струю дыма в потолок.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я не Аллах и не МИД, но у меня ещё остались старые долги. Если ваша информация стоит этой цены — я сделаю так, что границы для них станут прозрачными. Не обещаю рая. Но обещаю выход.
Захра выдохнула.
— Доктор Резаи. Он пришёл к нам ночью. Сказал, что операция началась. Что вслед за Израилем ударят американцы. Он называл вещи своими именами. GBU-57. Бетон. Глубина. И дату.
— Дату? — Алави чуть поднял бровь, и пепел с его сигареты упал на стол.
— Ночью 22 июня. Он настаивал на эвакуации всего, что можно «вывести наверх» до этой ночи. Амирхан рассказал мне его слова. Я… — она сглотнула, — я пересчитала всё сама. И цифры сходятся.
Он долго молчал. Пил кофе маленькими глотками, как будто отмерял время до конца её терпения. В кафе кто-то громко смеялся, и этот смех казался кощунством.
— Вы думаете, он предатель? — спросила Захра. — Доктор Резаи.
— Мы не думаем, доктор Мусави. Мы фиксируем. Мы знаем, что у нас были утечки. Серьёзные. После смерти доктора Йезди они прекратились. На время. Мы думали, канал закрыт. Но потом они возобновились. Это факт.
— Вы думаете… на меня? — в её голосе не было испуга, только бесконечная усталость человека, который устал оправдываться.
— Нет, — спокойно сказал Алави. — Если бы я думал на вас, мы бы разговаривали не здесь, и вы бы не пили этот чай. Вы были бы в другом месте, где чай не подают. Да вы это итак хорошо знаете.
— Тогда кто?
— Даже если бы я знал, — он развёл руками, и в этом жесте было что-то от библейского прокуратора, умывающего руки, — я бы вам не сказал. Не обижайтесь. Есть уровни секретности, на которых даже у предателей должна быть личная жизнь.
— Что вы предлагаете? — спросила она. — Кроме того, чтобы я уехала и притворилась, что ничего не знаю.
Алави посмотрел на её бумаги, на её руки, испачканные чернилами. Руки, которые могли создать бомбу, но вместо этого пекли хлеб и гладили детей по головам.
— Я думаю, вам нужно ехать в Фордо, — сказал он. — И сделать то, что предложил Резаи. Вывезти оттуда всё самое опасное и самое ценное. Всё, что нельзя превращать в пыль. Спасти нашу программу. Спасти страну от заражения.
— С доктором Резаи? — её голос стал ледяным.
— Нет. — Он покачал головой. — С ним нельзя. Если вы правы, то за ним уже давно смотрят. И не только мы. Его внезапный отъезд на объект, его суета — это может вспугнуть его «источник». Или его кураторов. Нам это не нужно. Он должен оставаться на виду. А вы… вы будете тенью.
— А что будет с ним потом? — спросила она.
— Пока — наблюдение, — ответил Алави. — Если его информация подтвердится… что ж, он заслуживает снисхождения. Даже предатели иногда делают доброе дело. Особенно если они предают своих новых хозяев ради старых.
Она смотрела на него. На мужчину, который был тенью за зеркалом в комнате допросов. На человека, чьи люди, возможно, убили её отца из-за паранойи. Она шла к нему не за прощением и не за правдой. Она шла за визой для своих дочерей. Но между местью и спасением всегда есть третье — физическое уравнение. Если ударят по Фордо, роза ветров не будет разбирать, кто праведник, а кто грешник. Радиоактивный пепел покроет всех ровным слоем.
— Хорошо, — сказала она, вставая. — Я поеду. Но вы выполняете свою часть сделки.
— Поверьте, доктор Мусави, — ответил Алави, глядя ей вслед. — Лучше иметь дело с живыми предателями, чем с мёртвыми героями. И я говорю сейчас не про вас.
Уходя, Захра подумала, что если бы кто‑то попытался составить генеалогическое древо их маленького заговора, оно бы запуталось на третьем уровне: предатель доносит на предателя, чтобы спасти систему, которую оба пытались обмануть. А генерал, остался сидеть за пластиковым столом, одинокий старик, который пытался переиграть судьбу, имея на руках только краплёные карты.