Фордо. Пасьянс для одного игрока

14 Тира 1404 г. (5 июля 2025 г.)

«Не ждите слишком многого от конца света», — написал когда‑то Станислав Ежи Лец. У него, видимо, тоже были проблемы со связью.

Комната в доме тёти Нилу напоминала склеп, из которого выкинули покойника и забыли закрыть крышку. Красная глина стен впитала жару дня и теперь отдавала её обратно, медленно, удушливо. Старый вентилятор в углу молчал — электричество здесь играло в прятки со смертью и всё чаще проигрывало.

Насрин сидела на ковре, скрестив ноги. Перед ней, как руины разрушенного города, лежал архив генерала Алави.

Папка: «МУСАВИ, АМИРХАН. Дело №…». Гриф «Секретно». Фотография отца в профиль, сделанная скрытой камерой. Он выглядел усталым и злым, как человек, который знает, что за ним следят, но слишком горд, чтобы обернуться.

Папка: «МУСАВИ, ЗАХРА. Дело №…». Мама. Молодая, в Париже, с распущенными волосами. И другая — в Исфахане, в хиджабе, с глазами, полными льда.

Папка: «ФЕРЗАЛИ, АЛИ». Дед. Красный штамп «Ликвидирован» (зачёркнуто) «Погиб в ДТП».

Папка: «ГАФАРИ, ДЖАВАД».

Папка: «ЙЕЗДИ, РУСТАМ».

Она раскладывала этот пасьянс, и карты ложились в страшный, безупречный узор. Вся история её семьи была не историей любви, не историей веры, а историей наблюдения. Их жизни были подшиты, пронумерованы и скреплены скрепками, которые теперь ржавели от влажности.

Только одной карты не хватало.

Её.

Насрин провела ладонью по шершавому ворсу ковра. Ни одного листа с именем «МУСАВИ, НАСРИН». Никакого «Потенциальная угроза». Никакого «Объект наблюдения».

Она вдруг поняла, что это значит.

Она — Terra Incognita. Статистическая погрешность. Для Системы, которая сожрала её родителей, её дедов и её друзей, она просто не существовала. Она была слишком незначительной, чтобы тратить на неё бумагу и чернила.

«Поздравляю, — подумала она, и эта мысль была холодной, как скальпель. — В стране тотальной паранойи ты — никто. Ты даже не подозреваемая. Ты — пустота».

Рядом на полу стоял алюминиевый чайник, покрытый копотью. В нем плескались остатки воды — мутной, собранной во время первого дождя. Рядом — стакан с чаем. Он давно остыл. Чёрная гуща осела на дно, как ил на дне пересохшего озера.

Она посмотрела на чай. В нем плавала мёртвая муха.

Внезапно ей захотелось рассмеяться. Весь этот архив, все эти тайны, масоны, агенты Моссада, формулы обогащения урана, теории заговора — всё это теперь стоило меньше, чем эта муха.

Всё это имело смысл только тогда, когда мир был горячим. Когда в жилах текла кровь, а не страх. Теперь мир остыл. Он стал как этот чай — горьким, мутным и бесполезным. Пей — не пей, жажду не утолишь.

В соседней комнате Зейнаб тихонько выла. Это не было плачем. Она напевала одну и ту же мелодию, зацикленную, как молитва сумасшедшего. Песня из её плейлиста, который она слушала, пока не села батарейка. Теперь музыки не было, остался только голос — тонкий, дрожащий, срывающийся на фальцет.

«…в твоих часах закончился песок…»

Зейнаб сидела на ковре, раскачиваясь взад-вперёд. На коленях у неё лежал Коран, открытый на суре «Ясин». Она водила пальцем по строчкам, но глаза её смотрели сквозь стены.

«…в твоих часах закончился песок…»

— Ты всё ещё надеешься, что он перевернётся? — спросила Насрин, подходя.
— А у нас есть другой песок? — парировала Зейнаб. Её глаза были красными, но сухими. Она подняла Коран с колен. — Я перечитала «Ясин» уже три раза. На всякий случай. Если всё это… — она мотнула головой куда‑то вверх, в сторону неба, — если это всё шутка, пусть Аллах тоже посмеётся.
— Аллах уже отписался от этого канала, — сказала Насрин. — Остались только мы и выключенный роутер.

Тётя Нилу выглянула из кухни.

— Девочки, будете чай? — спросила она по инерции.
— Будем, — ответили они в унисон.

Чай был всё тот же — слабый, горький, без сахара. Но теперь это был не символ и не метафора. Это был просто чай.

В последние дни здесь никто больше не молился по-настоящему. Даже тётя Нилу.

Старая женщина ходила по дому бесшумно, как тень. Она ставила чайник, убирала тарелки, поправляя подушки. В её движениях был автоматизм робота, у которого сгорела логическая плата, но остались моторные функции. У неё никого не осталось. Муж умер на войне сорок лет назад. Сын погиб в каком-то переулке. И теперь у неё было две чужие девочки и белая тарелка антенны на крыше, смотрящая в небо, где никто не отвечал.

Информационный вакуум был плотнее глины стен. Интернет умер без некролога. Даже солдатские рации молчали.

Все они стали заложниками этой тишины. Она, Зейнаб, тётя Нилу. Захир на блокпосте, играющий в нарды, потому что больше нечем заняться. Старшина, который повторял «Не покидать пост» хриплым голосом старой рации, как мантру. Их родители — где‑то в другой половине мира, если ещё были.

Насрин взяла папку с делом отца. Открыла наугад.

«Объект склонен к рефлексии. Уязвим через семью».

Она швырнула папку в стену. Бумаги разлетелись веером, оседая на пол, как прошлогодние листья.

— Уязвим! — крикнула она в пустоту. — Вы все уязвимы! Вы все сдохли! А мы здесь! Мы здесь, и мы ждём, когда нас накроет!

Никто не ответил. Зейнаб даже не сбилась с ритма.

«…закончился песок…»

За окном снова зашумело. Сначала тихо, как шёпот, потом громче. Дождь.

Тот самый. Тёплый. Маслянистый. С привкусом металла и йода.

Он застучал по крыше, по тарелке антенны, по сухой земле, которая пила этот яд с жадностью умирающего.

Насрин подошла к окну. Стекло было мутным, грязным. Сквозь него мир казался подводным царством.

Где-то там, за пеленой дождя, в середине мира, были её родители. Если ещё были.

Она не знала. И это незнание было страшнее любой правды.

Она вернулась к разбросанным бумагам. Подняла чистый лист, выпавший из какой-то папки. Пустой бланк. Без имени. Без номера.

Она взяла ручку. Рука дрожала.

Она написала: «МУСАВИ, НАСРИН».

И ниже: «СТАТУС: ЖИВА. ПОКА».

Она положила лист наверх стопки. Это было её дело. Её архив. Её история, которая только начиналась там, где закончилась история всех остальных.

Зейнаб замолчала. В тишине звук дождя стал оглушительным. Он звучал как аплодисменты.

Конец света проходил строго по расписанию, но никто не прислал нам приглашения. Мы просто оказались в первом ряду.

И в этот момент дверь распахнулась. В комнату ворвалась Зейнаб, разметав ногами весь пасьянс, так тщательно разложенный Насрин. Её глаза горели безумным огнём, а в руке она сжимала оживший, светящийся телефон.

— Насрин! — закричала она, и её голос сорвался на визг. — Мама звонит! Они завтра с папой приедут!

Постскриптум
← К началу
← Предыстория