Рассел Кроу против Рами Малека в лощеном, но поверхностном судебном противостоянии

В «Нюрнберге» от Кроу и Малека не оторвать глаз, но в конечном счете фильму не удается представить достоверную версию событий.

Если Нюрнбергский процесс и был политическим театром, то сценарист и режиссер Джеймс Вандербильт с головой уходит в этот спектакль. Его новый фильм «Нюрнберг», рассказывающий о шоу, устроенном для всего мира с целью осудить нацистских военных преступников, упакован как старомодное развлечение. Здесь есть кинозвезды (в первую очередь Рами Малек и Рассел Кроу) с зачесанными назад волосами, обменивающиеся хлесткими репликами и напыщенными монологами в прокуренных комнатах, в то время как серьезность момента, как правило, отходит на второй план. Все эти бюрократические и юридические тонкости беспрецедентного процесса, в котором одна страна судит высшее командование другой, усваиваются на удивление легко, в бойком стиле Аарона Соркина. Это захватывает, когда срочность момента отстаивает такой великий актер, как Майкл Шеннон. Все это смотрибельно до неприличия, особенно когда речь идет о невыразимом.

В подходе режиссера есть своя логика. Вандербильт (написавший сценарий к «Зодиаку» Дэвида Финчера — шедевру о невозможной погоне за истиной) снял фильм о двух фигурах, настолько нарциссичных, оппортунистичных и увлеченных позерством, что они оставляют очень мало места для осознания всей тяжести момента.

Малек играет Дугласа М. Келли, психиатра, которому поручено следить за психическим здоровьем обвиняемых заключенных — просто чтобы убедиться, что они не покончат с собой до суда. Мы знакомимся с ним, когда он уверенно флиртует с женщиной в поезде, показывая карточные фокусы, чтобы продемонстрировать свою способность читать и вводить в заблуждение оппонентов.

Кроу, которого часто снимают так, чтобы он заполнял собой весь кадр, играет Германа Геринга, главнокомандующего Люфтваффе, считавшегося вторым по влиянию человеком в Германии. Его представляют в прологе, который быстро переходит от остроумного к легкомысленному: титры на экране сообщают, что Адольф Гитлер мертв, а в войне погибло 70 миллионов человек. Одним кадром мы наблюдаем, как мигранты пешком бредут по австрийской пустоши, а солдат справляет нужду на свастику, нарисованную на разбомбленной нацистской технике.

И вот появляется Геринг в исполнении Кроу: его подвозят на лимузине, и он сдается союзным войскам, командуя, чтобы те взяли его багаж. Кроу — один из немногих актеров, способных обеспечить комическую разрядку, не умаляя при этом веса своего персонажа; любой юмор или остроты, которые выдает Геринг, пронизаны просчитанной злобой.

Большая часть «Нюрнберга» держится на театральном поединке между Келли и Герингом во время их непринужденных терапевтических сеансов, где оба, кажется, находят общий язык на почве страсти к игре, но в конечном итоге преследуют собственную сомнительную славу. Геринг готовится к суду, на котором он сможет укрепить нацистские идеалы, которым он все еще верен, и, если придется, войти в историю как мученик, не принимая при этом никакой ответственности за Холокост. Келли же не терпится написать книгу о том, что творится в умах нацистов.

Спойлер: плод трудов Келли называется «22 камеры в Нюрнберге». В своем обзоре этой книги 1947 года Фредерик Вертам пишет, что «сегодня в Америке мало что могло бы помешать созданию государства нацистского типа». «Нюрнберг» Вандербильта настойчиво подчеркивает этот аргумент и его актуальность сегодня, когда Геринг в исполнении Кроу повторяет знакомый лозунг, говоря, что Гитлер «заставил нас снова почувствовать себя немцами».

Мысль, которую Вандербильт, возможно, непреднамеренно обходит стороной, заключается в том, насколько пустым в конечном счете может показаться спектакль в Нюрнберге; не только в его фильме, но и в реальности, поскольку судебное преследование за военные преступления и установление международного права никак не предотвратили зверства в Газе. Подобная реальность никогда не пробивается сквозь лощеную поверхность «Нюрнберга» Вандербильта, который слишком часто оказывается соблазненным тем самым спектаклем, который должен был бы критиковать.

Фильм сводит психиатрические прозрения Келли к броским фразам, умудряется свести разбирательства на Нюрнбергском процессе к знакомым тропам и клише из классических судебных драм и даже позволяет игре Кроу пожертвовать нюансами ради наигранного злодейства — и все это во имя надежного развлечения.

Ключевой момент в «Нюрнберге» наступает во время суда, когда прокуроры показывают шокирующие и ужасающие кадры с истощенными, изувеченными и разлагающимися телами в концлагерях. Вандербильт решает показать настоящую хронику. Но вместо того, чтобы привнести ту серьезность, которую фильм так долго держал на расстоянии, подлинный материал лишь подчеркивает, насколько искусственно все, что его окружает.